Две запоминающиеся акции, вызвавшие повышенное внимание правоохранительных органов, провели в Сыктывкаре активисты Коми правозащитной комиссии «Мемориал». 28 октября правозащитники выставили пикет под лозунгом «Нет дикт@туре Путина» на Стефановской площади столицы республики («ЗЖ», 1 ноября), а в минувшую пятницу, 5 октября, вывесили на входе в Коми республиканский психоневрологический диспансер табличку со словами: «Сюда следует поместить генпрокурора России Владимира Устинова» (подробнее об этой акции). Корреспондент «ЗЖ» взял интервью у главного организатора обоих пикетов – председателя Коми правозащитной комиссии «Мемориал» Игоря Сажина.

САЖИН ИГОРЬ ВАЛЕНТИНОВИЧ Родился 20 августа 1963 года в Сыктывкаре. В 1990 году окончил исторический факультет Сыктывкарского государственного университета. В 1990-1996 гг. работал учителем истории в средних школах РК и Краснодарского края. С 1996 года – преподаватель Лицея народной дипломатии в Сыктывкаре. С 1996 года – председатель Коми правозащитной комиссии «Мемориал». Является членом правления Международного и Российского историко-просветительского, благотворительного и правозащитного общества «Мемориал». Женат, воспитывает сына.

– Хороший вопрос. Я его сам себе задаю в последнее время. В конце 80-х годов прошлого века, когда мы впервые открыто вышли на улицы, был страх, но было и ощущение колоссальной поддержки населения. Тогда у людей было огромное желание свободы. Сегодня пришло понимание, что за свободу надо платить. Платить собственным спокойствием, здоровьем, благополучием. Карьерой платить. Мы и сейчас чувствуем поддержку населения: люди звонят, говорят, что они разделяют наши взгляды, – но боятся выходить открыто. Вот это состояние сейчас стало преобладающим – люди не готовы платить за свободу.

– Это было впервые в моей жизни, когда милиция вошла ко мне в дом. Я считаю себя человеком европейским в том смысле, что стараюсь не нарушать закон ни в малейшей степени и нести ответственность за все, что меня окружает. Если я вижу, например, что пацаны курят, я потребую, чтобы они не курили. Если я слышу, что человек в общественном месте ругается матом, я буду его останавливать. Я стараюсь создавать вокруг себя правовое поле и ощущение порядка. Так вот, когда милиция пришла ко мне, я почувствовал себя очень дискомфортно. Они пришли только для одного: вручить мне повестку. Как будто я какой-нибудь алиментщик злостный, которого ловили-ловили и наконец поймали.

– Вполне возможно. Но там еще какая была ситуация... Когда мне повестку вручили, то они сразу позвонили Терентьеву (Олег Терентьев, заместитель начальника милиции общественной безопасности УВД г. Сыктывкара – «ЗЖ») и сказали в трубку, что вот сидит Сажин, он может подтвердить, что мы ему повестку передали. У меня сразу вопрос возник: у нас что, милиция в таком жутком кризисе находится, что начальник не верит своему подчиненному на слово?

– Да. Просто они не были знакомы с вновь принятым федеральным законом «О собраниях, митингах, демонстрациях, шествиях и пикетированиях» и решили, что Сажин проводит незаконный митинг. А мы все делали законно. Кстати, законность наших акций подтвердили и в республиканской прокуратуре, когда я пришел туда по их вызову.

– Я так понимаю, они должны были подстраховать себя. Потому что, по старой советской привычке, потом спросят сверху: как вы допустили?! Они будут ждать этот вопрос. И они теперь могут доложить, что вручили мне предостережение, что предупреждали меня. Я, честно говоря, не ждал, что прокуратура будет реагировать на событие, которое еще к тому времени не состоялось (имеется в виду антиустиновский пикет – «ЗЖ»).

– С Басмановым был серьезный разговор. Он спросил: вы понимаете, что делаете? Я сказал, что очень хорошо понимаю, поскольку по семье моей мамы прошелся каток сталинских репрессий.

– В селе Садовое Воронежской области жили семь братьев. Почти все воевали в Красной Армии. Вернулись, взялись за землю, подняли свои хозяйства. В одну ночь в 1929 году всех их взяли вместе с семьями, погрузили в вагоны и шестерых отправили в Сибирь, а отца мамы – в Коми. Здесь, в спецпоселке Ичет-Ди, и родилась моя мама. Кстати, в этом же поселке родился и председатель госсовета республики Иван Кулаков. Голод был жуткий. Собирая материал для книги, я расспрашивал жителей, и они рассказывали мне страшные вещи: матери рассказывали детям о том, в чем их похоронят. От голода умерли два брата мамы. А дед в 1942 году, когда спецпоселенцев стали брать на войну, пошел на фронт, был пулеметчиком и погиб под Луганском.

– Это – основная причина. Но была и еще одна. Когда я в школе рассказывал детям об истории, то давал им понять, что за все происходящее каждый несет свою долю ответственности. В том числе и они. Но, говоря им это, я ловил себя на неприятной мысли о том, что сам-то я мало за что отвечаю…

– Они все время меняются. Приходят студенты-волонтеры, которые нам помогают. Сейчас уже сменилось четвертое поколение волонтеров.

– Средненько. Почти в каждом регионе есть несколько групп таких «сумасшедших», которые называют себя правозащитниками и проводят активную деятельность. Они либо очень негативно относятся к власти, либо играют с ней. Мы играем с властью, не переходя определенную грань. Мы все время пытаемся искать с ней контакт, выстраиваем отношения для того, чтобы вместе решать проблемы. Но есть и такие регионы, где организации, называющие себя правозащитными, откровенно дружат с властью, не обращая внимания на нарушения прав человека.

– Коми не входит в число злостных нарушителей, таких, к примеру, как Краснодарский край или Калмыкия. Но и до Карелии, скажем, где с правами человека все обстоит неплохо, мы не дотягиваем. В целом, не выбиваемся из общей канвы.

– Могу сказать, что эта власть, в отличие от предыдущей, старается идти на больший контакт с общественностью. Там есть люди, та же Вера Игоревна (Вера Скоробогатова, заместитель Главы РК – «ЗЖ»), с которыми можно выстраивать отношения. Но в то же время власть откровенно плюнула в лицо Общественной палате РК, когда пренебрегла ее обращением, в котором настойчиво предлагалось вначале публично обсудить законопроекты по монетизации льгот, а уж потом принимать их в целом. Это отвратительный поступок, перечеркивающий договор власти и общественных организаций о том, что все наиболее значимые законопроекты должны проходить через экспертизу и обсуждение общественной палаты.

– Я рассматриваю его как один из наших ресурсов. Если он к нам обращается за помощью – мы стараемся помогать. Если нам что-то нужно от него – он нам помогает, и я очень благодарен ему за это. Я, скажем так, не очень хорошо отношусь ко многим поступкам. Которые совершаются в его аппарате, но это его дела.

– Нет, не боюсь. По одной простой причине – гранты я уже давно не получал. Просто из-за загруженности давно не подавал заявки на получение грантов. Сейчас мое финансовое положение связано в основном с экспертной деятельностью, которой я занимаюсь по договорам с некоторыми российскими общественными организациями. Например, для Московской Хельсинской группы (МХГ) пишу экспертные заключения. Или вот в последнее время по заказу Московского бюро по правам человека мы собирали факты нарушений прав на национальной почве. Каждый месяц я составлял такие отчеты и получал по 2 тысячи рублей в месяц.

– Я отношусь очень серьезно к МХГ, я хорошо знаком с ее руководителем Людмилой Михайловной Алексеевой. Ей я верю. Я не знаю, откуда они берут деньги, но все, что я делаю по договорам с МХГ, полностью соответствует моим личным убеждениям. Это не тайные исследования, передаваемые куда-то на Запад. Это открытые исследования, которые широко публикуются, вручаются губернаторам, передаются в администрацию президента, в прокуратуру… А раз так, то меня совершенно не волнует, на чьи деньги делается эта работа.

– Сейчас коммунистам демократия нужна больше, чем Путину. Потому что при демократии они хоть какое-то влияние могут сохранить на население. Если демократия рухнет, то придется уходить в подполье, а на это способны единицы. Мы обратились ко многим партиям и общественным организациям с просьбой поддержать пикет. К «Яблоку», например. И были в шоке, что пришли только коммунисты – молодежь и их лидеры. Мы благодарны им.

– Скорее, они не верят нам.

– Может.

– Это сложный выбор. Я не знаю, какой выбор я сделаю. Честно говорю, не знаю. Но это будет мой выбор. В прокуратуре, накануне пикета 5 ноября, я подписал бумагу о том, что если я нарушу, то меня привлекут к ответственности. К административной или уголовной. Зная о том, что во время акции будет выражено сомнение по поводу психической состоятельности генпрокурора, меня спросили, понимаю ли я, что это может быть расценено как оскорбление личности. Я сказал, что да, понимаю. Я готов нести ответственность, если это будет квалифицировано как оскорбление. Я готов выложить деньги из своего кармана, надо будет – сесть на какое-то время.